|
|
|
ЛЕОНИД СЕРГЕЕВИЧ И МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ В самом начале 90-х, когда известный плазменщик Леонид Сергеевич Соловьев пришел в ИЗМИРАН, вокруг него сразу сложилась теоретическая группа, которая в значительной мере начала задавать тон всем солнечным исследованиям в ИЗМИРАН. Михаил Михайлович Молоденский, хоть и не входил формально в эту группу, но тесно с нею сотрудничал, они с Леонидом Сергеевичем, насколько я успел разобраться, были большие друзья не только в науке, но и просто «по жизни» и очень интересно дополняли друг друга. Михаил Михайлович, будучи, с одной стороны, хорошо знакомым с наблюдательной солнечной физикой, все же как-то больше склонялся в сторону формально-математических описаний, шел, как говорится, от математики. А Леонид Сергеевич, сам блестяще владевший математическим аппаратом любой степени сложности, на первое место ставил физические идеи и физическую ясность. Я это очень хорошо испытал на собственной, что называется, шкуре... Ситуация сложилась таким образом, что в начале 1991 года я обратился к дирекции ИЗМИРАН с просьбой принять к защите на измирановском диссертационном совете мою докторскую диссертацию по теории солнечных пятен (в то время считалось, что этот диссертационный совет - один из самых строгих и требовательных в России, а мне хотелось получить апробацию своих результатов на самом высоком уровне). После нескольких моих выступлений на семинаре и обсуждений в дирекции вердикт, четко и откровенно сформулированный мне В.Н. Обридко, был примерно таков: «У нас есть группа теоретиков во главе с твоим однофамильцем Соловьевым. Ты должен подробно рассказать свою работу Леониду Сергеевичу. Если «пройдешь» его, то мы примем твою диссертацию к защите, если нет, то, уж извини, – нет...». И вот я сижу на кухне однокомнатной квартиры Леонида Сергеевича, передо мной стоит кружка жутко горячего дегтярно-черного кофе и Леонид Сергеевич, непрерывно прикуривая новую сигарету от только что выкуренной, с видимым удовольствием произносит свою, видимо, коронную фразу: «Знаешь, ты мне формулы не рисуй, я их и сам рисовать умею, ты мне физику излагай…». И я понимаю, что для меня настает момент истины. Если я сумею «на пальцах», изображая на клочке бумаги только простейшие рисунки и предельно короткие простые формулы, рассказать о своих идеях и моделях, то я «прохожу» дальше, к следующему этапу, а если нет – возвращаюсь в свою Калмыкию (я тогда уже 19-й год работал в Элисте, заведовал кафедрой теоретической и экспериментальной физики в Калмыцком государственном университете) и молча зализываю полученные раны… А к этому надо еще добавить, что я перед визитом к Л.С. побеседовал со своим старым и добрым другом М.М. Молоденским, которого я знал много раньше (с Л.С. я ранее вовсе не был знаком), надеясь выведать у него, как мне лучше подготовиться к столь ответственной для меня встрече с признанным мэтром по физике плазмы. И тогда М.М., что называется, со своей колокольни, посоветовал мне покрепче подготовить математическую часть разговора, в частности, сказал он мне, вот, в знаменитом сборнике «Вопросы теории плазмы», в таком-то томе, на такой-то странице приводится формула Гаусса для сцепленных магнитных потоков (видимо, самого его в то время эта формула по какой-то причине более всего интересовала), так не худо бы тебе не только знать эту формулу, но и уметь быстро ее вывести... Я, конечно, принял совет старшего и мудрого товарища к немедленному исполнению, успел заскочить в библиотеку перед самым ее закрытием, судорожно нашел и выписал нужную формулу и вечером в гостинице сумел таки отыскать наиболее простой и красивый ее вывод. И сейчас, когда я сидел перед Л.С., у меня в кармане лежала бумажка с аккуратным выводом этой гауссовой формулы... Конечно, никакого разговора об этой формуле не было ни тогда, ни после, но я до сих пор храню этот уже сильно потрепанный листочек как добрую память о той встрече и о том искреннем волнении, которое я тогда испытывал. А Леонид Сергеевич оказался изумительным собеседником, он понимал физические идеи с полуслова, легко подхватывал их и тут же сам начинал излагать свое видение ситуации. К счастью, наши с ним основные представления о солнечных пятнах, волокнах и вспышках во многом, если практически не во всем, совпали… Л.С., обнаружив в моей диссертации ссылку на одну из своих последних работ, решил проверить, насколько хорошо я ее знаю, не есть ли это просто формальное упоминание предшественника. Нет, эту его работу я действительно хорошо знал и положил, наряду с работами других авторов, в основу своей концепции. Конечно, такое начало нас сразу сблизило, как единомышленников... Беседа вошла в деловое русло, и я уже не волновался так, как в самом начале нашей беседы. Но тут меня ждало еще одно суровое испытание. Леонид Сергеевич не ограничился тем, что в течение разговора влил в меня пол-литра крепчайшего кофе и обкурил меня (на дух не переносящего табачный дым!) добрым десятком сигарет, самого свирепого аромата. Я, видимо, так ему понравился, что он решил угостить меня своим фирменным борщом! А борщ этот он устраивал так: у него в холодильнике стояла банка с овощами крепкой (нет, ну очень крепкой!) засолки. Он брал несколько ложек этой страшной массы, насквозь, до серебряных прожилок, пропитанной солью, клал в кастрюлю, кипятил и, искренне полагая, что на этом процесс приготовления замечательного по своим вкусовым качествам борща, собственно, и закончен, разливал полученное варево по тарелкам… Ну, что ж в чужой монастырь со своим уставом не полезешь. Я стоически выдержал все предложенные Мэтром испытания, допил кофе, съел борщ, высоко оценив его поистине незабываемый вкус, получил высокое одобрение по первой главе диссертации и доброе приглашение к следующему визиту, через месяц-другой, как я смогу оказаться в Москве. Когда я вышел от Л.С. мое нутро, с одной стороны, там, где сердце, пело от радости, что вот удалось, наконец, найти единомышленника в лице такого замечательного, признанного теоретика-плазменщика, а с другой стороны, там, где располагаются сидевшие на строгой диете желудок и печень, печально и даже горестно ныло: не пил бы ты, Иванушка, из копытца, ведь как еще доберешься до дому (поезд Москва-Элиста шел тогда двое суток, а сейчас вообще не ходит!)… К счастью, все обошлось. В следующий визит я был у Л.С. вместе с М.М., который принял живое участие в обсуждении моих работ. И тут я еще раз убедился, насколько они разные при всем их сходстве. Они заспорили об одной из волновавших тогда нас идее и никак не могли придти к «консенсусу». Так мы тогда и разошлись, вроде бы ни до чего не договорившись. Это сейчас я отчетливо понимаю, что каждый из них был по-своему прав, просто у каждого был свой резон, свой акцент в понимании проблемы. И разница мнений возникала именно потому, что М.М. отстаивал свои позиции с формальной математической стороны, а Л.С. предпочитал вначале отбросить математические ограничения и попытаться поглубже понять физику явления, а уж потом браться за ее математическое описание. И поскольку обсуждаемая нами материя была тогда еще весьма «сырой», добиться той ясности, когда физическая суть явления естественным образом облекается в адекватную ей математическую форму, нам не удавалось… Потом мне еще не раз и в различных ситуациях приходилось встречаться и с Л.С., и с М.М., и всякий раз я уносил с собою частицу их искреннего душевного тепла, ощущение внутренней цельности и благородства больших и самобытных характеров. Я благодарен судьбе за то, что в моей жизни были эти замечательные люди.
Заведующий отделом физики Солнца А.А. Соловьев 20 мая 2009 г. |
|